Бумажные куклы (2)

Продолжаю публикацию. Начало здесь: Бумажные куклы Начало Текста сегодня будет много.

В одно из наших совместных путешествий по городу, Альберт Галимов мне сказал:
— Раньше я тоже не понимал, почему бездари издают сборники, пока однажды…
И тут на меня снизошло понимание, именно на середине фразы, дальше мог бы не продолжать. Ведь ясно же: для блистания таланта нужен фон, и чем однообразнее и скучнее этот фон, тем ярче и сильнее сверкает огранённый бриллиант истинного творчества. Ну и, конечно, наша беседа перетекла в фантазийные формы: мы задумались об обществе, где все гении.
— Такое уже было, — стянул меня с небес на землю Альберт Галимов, — в эпоху Ренессанса. В Италии все художники тогда сплошь гении. Они толпами бродили по Флоренции. Можно себе так представить: сидит в кабаке художник, деньги у него кончились, он быстро набрасывает на салфетке карандашную зарисовку и пытается продать её первому встречному лавочнику за пять, скажем, гульденов или какая там у них была валюта. Но лавочники тогда тоже были ценителями прекрасного и разбирались в живописи. Он мог ответить так: «Знаете, уважаемый, здесь рука не совсем точно прорисо­ва­на, поэтому могу вам заплатить лишь три гульдена». И они расставались довольные друг другом. Один возвращался в кабак, а другой шествовал дальше по торговым делам.
— Это, наверное, скучно, когда все вокруг гении. Теряется острота восприятия жизни…
И лишь я произнёс это, жизнь напомнила о себе самым низмен­ным и сволочным способом: срочно захотелось поссать после выпитого пива. И мы заметались в поисках белодеревянного двор­ца, большой редкости в нашем городе. Альберт Галимов как-то мне рассказывал: «возвращаемся мы с Анваром из гостей и вдруг обоим по дороге сикать захотелось. Я в отличии от спутника не могу это сделать прилюдно и потому зашёл за телефонную буд­ку, а он остался на тротуаре. Когда я вернулся к нему, он застёгивая ширинку громогласно произнёс: «Можно поссать за будкой, а можно и не за будкой!»
Не знаю, как вам, но мне в такие моменты очень и очень плохо и нет в это время мыслей о высоких ценностях, лишь одно заполняет всё мироздание, все видимые просторы космоса: где бы, где бы поссать?!! А весь смысл бытия сводится к тонкой струе мочи и хочется уже почти наплевать на рамки приличия и ссать восстоя посреди улицы, не замечая негодующих взоров и возгласов прохожих. Отцы нашего города представляются мне богами, не отправляющими естественных надобностей, горожан они считают себе подобными сверхчеловеками, а потому и не строятся общест­вен­ные туалеты, а те что есть, предназначены, по их мнению, для плебеев, неспособных жить высокими духовными ценностями, не находя в них отрешения от низменных страстей, выражаемой в ссанье и сранье. А потому и строений таких мало — сколько туалетов, столько и плебеев. Мне льстит подобное мнение, что меня считают сверхчеловеком, ангелом во плоти, но естественные нужды всё равно дают о себе знать; не знаю только, стыдиться мне этого или нет?
В тот день нам с Альбертом Галимов повезло: чудом уцелевшее строение мы обнаружили возле спуска в сад Эрмитаж. Рекомен­дую вам этот адрес, если будете в центре: оно стоит вдалеке от проезжих улиц и ещё нескоро будет снесено. И лишь теперь, написав это, я понял до конца: в нашем городе проводится в жизнь гениальный и, в то же время, простой план — полнейшее искоренение плебеев и выведение расы сверхлюдей. Как же я до этого сразу не додумался?
Плебеи вымрут от разрывов кишечников и мочевых пузырей с уничтожением последних общественных туалетов. Интересно, крылья у оставшихся сразу отрастут или нет? Но для простых смертных есть ещё один выход: просидеть всю жизнь дома, пользуясь собственным унитазом, посылая в поход по магазинам своих родных и близких, не подверженных запрещённой правительством греховной тяге. И особенно меня радует в этом отношении практи­ку­ющий­ся во многих пивных садизм: ни в них самих, ни в обозри­мом отдалении не предусмотрены туалеты. Всё это очень и очень симптоматично. Но я уклонился от того, о чём хотел рассказать.
Деревянное строение было, как обычно, двухкабинетным, но то, какой натюрморт я в нём увидел, поразило моё воображение. Воображение человека прожившего до тридцати трёх лет в доме со всеми удобствами во дворе и много чего видевшего в родном туалете. Кстати, я к нему ещё вернусь, вот только не знаю, будет ли вам это интересно.
Итак, обращаюсь к данному случаю. Я сразу, открыв дверцу, закричал:
— Альберт, иди сюда, ты художник и должен это нарисовать. А я в очередной раз жалею, что не умею рисовать и даже фотоаппа­рата у меня нет.
Через несколько секунд в дверном проёме показалась фигура Галимова:
— Ничего особенного.
— Нет, ты посмотри на этот натюрморт, он вдохновляет!
— Вы, писатели, ёбнутые люди. Об этом можно сделать словес­ную зарисовку, зачем же на холсте писать?
— Ты не понимаешь. Даже меня это поразило. Ты ведь бывал у меня на старой квартире и видел мой дворовый туалет. Ну?
— Вот об этом тебе и надо писать!
— Был бы я художником…
Так и спорили, спускаясь по Эрмитажу. Альберт Галимов с картиной, упакованной в чехол, а я с рукописью «Taedium vitae», лежащей в красной сумке, моей неизменной спутнице в странстви­ях по городу. Альберт Галимов мне доказывал, что есть вещи о, которых лучше писать рассказы, а не картины, как в данном случае, я активно возражал и задал вопрос, не ожидая получить ответ:
— Но про это-то как рассказать?!
— Очень просто… — и он стал на ходу импровизировать, сочиняя эссе о туалете.
В общем, произошёл извечный спор художника и писателя о способах передачи увиденного. И, как всегда, никто никому ничего не доказал, каждый остался при своём, но, всё же, это меня задело за живое и я попытаюсь описать увиденное.

Представьте себе внутренность типичного скворечника (для россиянина это не составит большого труда), давно забывшего запах хлорки, со стенами мерзкосерого цвета без граффити, с тёмно­ко­рич­невым полом, на удивление незахарканным, бесчинарным, в общем, необычайно до странности чистым для таких сооружений; из лунки выглядывает не большой и не маленький, идеальной высоты аппетитный говённый сталагмит, а справа, у подножия ступени, ведущей к коричневой стелле, лежит упаковка из под презервативов лицевой стороной вверх и с неё на вас призывно смотрит глянцевая полуобнажённая женщина. Впечатляет, не правда ли?
Вспоминая это, я представляю себе, как влюблённая парочка в порыве огненной страсти, в поисках укромного местечка ворвалась в эту кабинку в лучах заходящего солнца, оставив за порогом свиту мартовских вьюжных снежинок. И она отдалась там ему раком. И оба они, когда он её пялил, всё сильнее и сильнее возбуждались от вида говённого фаллоса, бесстрастно взирающего на любовные утехи из квадратной прорези. И так они увлеклись этим делом, что использовали все кондомы, принеся их и семя в них излитое в жертву говённому идолу, благоговейно опустив их в жадно раскрытую туалетную пасть. А глянцевая женщина так и осталась лежать на полу, одинокая, никому не нужная… Может быть, она до сих пор лежит там, ожидая возвращения парочки, принёсшей её сюда, чтобы вновь, хотя бы издали, поучаст­во­вать в чужой любви; и не в силах она, без посторонней помощи, сдвинуться с места; и мечтает она о сладком гигантском фаллосе, но как близко и как недостижимо далеко находится он от неё. Найдётся ли добрая рука помощи, перенесёт ли она её туда, в дыру блаженства?

Или, может быть, то была не влюблённая парочка? Просто юный робкий прыщавый подросток, не смеющий подойти к девуш­кам, а не то чтобы залезть к ним под юбки, выпросил у смелых, дерзких, познавших женскую любовь товарищей, упаковку с яркой красавицей и, уединившись в этом строении, предался тихой радос­ти онаниста, возбуждаясь от её глянцевого сладострастного тела и коричневого фаллоса, ухмыляющегося из очка; возможно, он меч­тал о таком же огромном члене, как он будет еть им всех жен­щин подряд. Он дошёл до изнеможения и кончал, кончал, не в силах остановить руку, лихорадочно дрочащую член, и мечтал о всех девушках мира, представлял, сколько тонн спермы извергнут мужчины на всём земном шаре, если кончат одновременно; ему казалось: весь мир сейчас совокупляется и лишь он один должен дрочить в каком-то зачуханном сортире; и чем больше он об этом думал, тем сильнее онанизировал, обидевшись на всех. Уже несколь­ко раз пытался остановиться, но ни наглый гигантский фаллос, ни нахальная глянцевая вампирша не позволили ему этого, пока он не выжал всё до капли… И тогда выпала упаковка из осла­бев­шей руки, и не застегнув ширинку, шатаясь, он поплёлся домой, и придя, упал на кровать. Но и там дьявольское наваждение не покинуло его: призраки коричневого фаллоса и глянцевой красавицы без приглашения вошли за ним следом, и продрочил он всю ночь под одеялом, а под утро умер от истощения на мокрой простыне, так и не познав тайн женской любви…
Товарищи, бойтесь туалетных фаллосов!

И вообще, почти в каждое моё путешестви с Галимовым встречается что-то необычное. Например, в январское послепразднич­ное утро мы увидели столбе объявление с вырванными с корнем ярлыками, и под ним другое, от которого осталась одна стро­ка. Вместе читается так: «Вылечу от алкоголизма. Пенсионерам скидка 10%»

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

• lj_itemid: 376
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/96385.html