Рассказ «Новый мир» (начало)

Н О В Ы Й М И Р

1

Всё дальше и дальше уходил Пророк, облачённый в грязную долгополую рясу, от городов и селений. Множество миль долгого пути осталось за его согбенной от усталости спиной, болели натруженные ноги, сбитые каменистой пустошью, но мысли о привале он прятал в тайники сознания, ибо шли по его следам ищейки Главной Церкви — суровые неподкупные следователи. Не было у него ни друзей, ни верных учеников, некому было доверить жизнь: смертная казнь грозила рискнувшим приютить скитальца; но всё же оставалась малая надежда: одно из многочисленных видений освещавших его жизнь открывало единственную возможность, но многое, слишком многое зависело в нём от цепи случайностей, уводящей в бесконечную вариантность будущности…
Справа впереди завиднелась ферма и, после недолгих раздумий и последних колебаний, он повернул к ней, вырвав из сердца ростки страха.
Фермер, по прозвищу Старичина Хэм, упорно возделывавший неблагодатную почву, ещё издали заметил одинокого путника, отложил мотыгу в сторону, поднял видавший виды дробовик; и, когда тот подошёл достаточно близко, угрожающе направил оружие в его сторону:
— Уходи!
— Хэм, послушай, я два дня уже ничего не ел. Прошу тебя, дай мне немного еды и кружку воды. Клянусь, я уйду сразу же!
— Нет!
— Хэм, когда-то мы с тобой были друзьями. Помоги мне, во имя Создателя!
— За твою голову назначена награда, и ты должен быть благодарен, что я сразу не пристрелил тебя. Когда-то ты спас мне жизнь, а теперь я отпускаю тебя. Уходи!
— За мной погоня. Единственная моя надежда — добраться до границы. Я не многого прошу у тебя и не задержусь надолго на твоей земле. Вспомни закон, данный нам нашим Создателем: «Не откажи просящему»!
— Ты еретик и вне закона. Церковь отреклась от тебя и я уже нарушил устав общины, заговорив с тобой. Мне неприятности не нужны.
— Церковь сошла с истинного пути, ты знаешь это. У меня одного хватило смелости заявить об этом вслух и вот результат… Хэм, очнись, мир катится в пропасть и всем на то наплевать; уже несколько десятков лет Бог молчит и не являет чудес. Его наместник заботится лишь о своей утробе. Взгляни правде в глаза, подними голову — Создатель отвернулся от мира, жизнь стала конечной; не будет жизни после смерти! Вместо всеобщего покаяния, процветает ханжество и лицемерие…
— Довольно, ты наговорил уже на десять смертных приговоров и я…
— Хэм, не узнаю тебя! Ты всегда ненавидел религиозную полицию, а сейчас говоришь, точно один святых следователей! Что, и тебя они запугали? Ты трус, Хэм!
Хэм нервно передёрнул затвор, руки сжимавшие оружие побелели:
— Любого другого за это слово я бы пристрелил на месте не раздумывая! Не испытывай моё терпение!
— Да, убей меня и получишь почёт и славу. Чего ты ждёшь?
— Зачем ты пришёл? Только вчера здесь был один из господних псов, они со всех сторон тебя обложили и если узнают, что я говорил с тобой…
— Cвидетелей нет, а мглистые горы никто лучше меня не знает. Я уйду потайными тропами… Хэм, помоги мне! Прошу тебя, — последнюю фразу пророк произнёс почти шёпотом и, потеряв сознание, упал.
Хэм растерянно опустил ружьё, склонился над распростёртым худым телом бывшего друга, нащупал слабый пульс. Несколько минут постоял над ним в задумчивости и, резко развернувшись, подхватив с земли брошенное оружие, зашагал к дому.
Вскоре, после ухода Хэма, пророк пришёл в себя, попытался встать на ноги, но ему это не удалось. По небу плыли серые облака, закрывающие солнце и, заново упав, Клеменс вперил взор в вышину. Ему была уже безразлична дальнейшая судьба, силы покинули измождённое тело и лишь единственная мысль билась в голове: «Скорее бы всё кончилось..». Облака плыли бесконечным потоком, их прерывистая серость погрузила пророка в омут видений. Он узрел Господа в белых одеждах среди непонятных предметов окружающих высокую обитель. Господь разговаривал с кем-то в чёрном. Клеменс не знал это создание; он мог лишь видеть, но не слышать и снова уже в который раз ему виделась гибель мира, сплошная чернота на месте того, что знали и любили люди, темь захлёстывала и светлую райскую обитель и огненный ад; темнота поглощала всё сущее, а Господу не было до этого дела, Он словно бы забыл о всём сотворённом по Его воле, молитвы не доходили до Него, Он не внимал им!
«Люди в своих грехах зашли слишком далеко и нет ничего пред ликом Господа, достойного спасения. И даже от молитв праведников Он отстранил свой слух. Лишь всеобщее покаяние и устранение Истинной Церкви от власти могут помочь всем нам. Я знаю, молитва всех живущих достигнет Создателя, и уповая на Его милосердие мы можем спастись.»
Подобные мысли пророк Клеменс уже не раз высказывал прилюдно, не утаивая правды об апокалиптических видениях, овладевавших им последнее время всё чаще и чаще. И как и следовало ожидать люди не верили ему, посчитав сперва умалишённым, а вскоре и прихвостнем дьявола. Когда Святая церковь объявила об отлучении Клеменса и послала на его поимку господних псов, то, спасая жизни, разбежались ученики и соратники… Единственный шанс сохранить жизнь — скрыться во вражеском государстве, провозглашающем главным жизненным критерием атеизм, но терпимо относящимся ко всячекчким религиозным конфессиям… По крайней мере такие слухи доходили до пророка. Но даже если и не так, то перебежчика из вражеского стана всё равно бы использовали какое-то время в роли козырной карты.
Видения о личном будущем открывали широкие возможности, но всё упиралось в теперешний ключевой момент и следующий в горах, всё зависело от Хэма, от его дружбы или предательства. Судьба всего мироздания лежала на плечах старичины Хэма…
Пророк прикрыл глаза, отгоняя от себя мрачные мысли: «Пусть будет, как будет. Я слишком ослаб от скитаний…»
Хэм появился достаточно скоро, верхом на лошади, ведя за собой вторую, навьюченную мешками, поверх них были приторочены два ружья; кинул узелок и флягу:
— Живо работай челюстями. У нас мало времени, Клеменс!
Этим пророк удивлён не был: нечто подобное открывалось в видениях; не ислючалось и предательство бывшего друга, заманиваюшего в ловушку: не известны побудительные мотивы, ключевое событие не завершёно. Искоса взглянув в сторону Хэма, Клеменс, наскоро сотворив молитву, жадно впился зубами в сэндвичи, думая о том, что разрешением сомнений послужит содержимое фляги. Старичина Хэм озирался по сторонам, изредка бросая быстрые поторапливающие взгляды на пророка, а тот всё не решался отвинтить пробку. «Пора» — мелькнула мысль и зажмурившись, поручив себя промыслу Божьему, пророк отхлебнул из сосуда и облегчённо вздохнул: в нём оказалось терпкое вино, быстро восстанавливающее силы, то самое, производством которого славился род Старичины Хэма. Хэм словно бы тоже ждал этого момента: соскочил с лошади и разделил поклажу между животными:
— Ну, хватит рассиживаться, поехали!
Дважды не пришлось повторять — воспрянувший силами и духом пророк стрелой взлетел в седло и они помчались к видневшемуся вдали подножию гор.

2

«У меня не было отца. Всё своё детство я завидовал другим детям, живущим в домах с отцом и матерью. Хотя меня с самого рождения окружали чудеса и моя мать, да и все вокруг, твердили мне, что мой отец Создатель всего сущего, наш Господь. В самом раннем возрасте я всему этому безоговорочно верил, помню, часто обращался к Нему с молитвами, просил явиться, поиграть со мной, рассказать сказку, но тщетно, лишь изредка происходили сверхестественные вещи, видимо, чтобы люди не забывали кто я такой; но со временем и они прекратились; и в отрочестве я был полностью предоставлен самому себе (или на произвол судьбы?). Надо ли говорить, что люди сторонились и в то же время превозносили меня? Помню, во время засухи, когда мне было лет пять или шесть меня привели в храм и молились мне, просили отпустить им грехи и сотворить дождь, но что я, ребёнок, мог сделать, если Отец не внимал даже моим молитвам, как я уже говорил? Помню я расплакался: мне было всех жалко, и я был бессилен, и ещё я боялся, что меня сильно накажут за это и ревел всё сильнее и сильнее. Меня спешно увели из церкви и сколько-то времени я провалялся в нервной горячке, но тогдашние мои страдания были не напрасны: через два дня хлынул сильнейший ливень. Урожай в тот год выдался на редкость богатым, такого даже самые древние старожилы нашего посёлка не могли припомнить…
Отношение ко мне было достаточно странным: меня оберегали ото всех напастей, не разрешали играть с остальными детьми — как бы чего плохого со мной не случилось, хотя если вдуматься, что может случиться с Сыном Божьим, если я действительно таковым являюсь? Мне было очень одиноко и скучно в мире взрослых, в мире, в котором для меня не было ни одной игрушки, ни одной сказки…
В десять лет от роду, после смерти матери, приходской священник, на попечении которого я остался, отправил меня с сопроводительным письмом в суровую монастырскую школу. Тогда же закончились все чудеса.
Жизнь за высокими старинными стенами стала для меня сущим адом. Первым делом, как и на родине, меня отгородили от остальных подростков и при наших нечаянных встречах в узких коридорах, они обязаны были закрыв лицо руками повернуться к стене и стоять так, пока я не пройду со свитой своих воспитателей-надзирателей. Как-то из шалости я подошёл к одному мальчику, резко развернул его и дёрнул за руки. Он был очень удивлён увидев меня, наверное, он думал что я какая-нибудь невидаль о двух головах. А за эту шалость мне стыдно до сих пор. Где-то через неделю я узнал: мальчика бросили на покаяние в карцер, за то, что он не крепко закрыл глаза.
Со мной провозились почти год. Экзаменовали на знание закона Божьего и ждали откровения небес, знака свыше. Но ничего такого не происходило, Создатель словно забыл обо мне и я стал Ему неинтересен. Тогда же наместник Бога создал комиссию по расследованию моего появления на свет и чудес происходивших в нашей деревне. Оказывается, в столице до того времени ничего об этом известно не было. Я был святым местного значения. Да, и по правде сказать, мы жили в трудноступных местах и до остального мира, как впрочем и ему до нас, не было никакого дела; глава нашего прихода после моего рождения послал наместнику сообщение, но конверт где-то затерялся в пути, а повторно писать он то ли не захотел, то ли не стал по причине смуты: шла гражданская война и престол наместника опасно шатался; ну, и конечно мог здраво рассудить: время покажет и если я действительно являюсь Сыном, то так или иначе проявлю себя и весь мир узнает обо мне.
Но мир не торопился узнавать своего мессию и я был заперт в монастырских школьных стенах. Гражданская война закончилась и, хотя мир раскололся на несколько держав, наместник прочно укрепился на троне в нашей стране, и уже мог вплотную заняться моей судьбой. Больше всего его тревожила воля Пославшего меня.
Тогда же я обрёл способность слышать все людкие разговоры, гул всего мира звенел в моей голове и это было настолько подавляюще, что я несколько дней провёл в трансе, учась управлять новоприобретённым даром и отбирать из гомона всевозможнейших звуков интересное и нужное. И всё это время наставники в благоговейном .почтении стояли на страже у двери, не смея вмешаться в святое откровение. Но даже это событие не убедило меня в богоизбранности. «Если Творец и в самом деле мой Отец, — вопрошал я сам себя, — то почему он обрёк меня, любимого сына своего, на тюремную муку, муку не иметь друзей?».
У меня достало ума не распространяться с надзирателями о истинных причинах происшедшего, отговорился беседой с Отцом, настаивать они не смели, а у меня появилась тайная игрушка; я был в курсе всех важных событий и,подслушивая весь мир, я едва не прозевал разговор, очень важный разговор, касающийся моей будущности, происходивший через несколько толстых стен от меня.
Комиссия, расследующая этапы моей прежней жизни, возвратилась в столицу с противоречивыми результатами: все чудеса можно объяснить цепью случайностей, совпадений, не может быть полнейшей уверенности в моей божественной сущности.
— Исходя из вышесказанного, Ваше Святейшество, — докладывал Наместнику командир исследовательской экспедиции, — я осмелюсь Вам рекомендовать навсегда забыть об этом ребёнке и изолировать его в темнице. Моё мнение: если бы Создатель был его Отцом, как это утверждается на родине ребёнка, чудеса были бы более весомы и доказуемы.
Я слышал всё происходящее в приёмной, каждый шорох каждого движения — слух был моим вторым зрением.
Верховный правитель, Наместник Создателя на земле, поднёс к губам золотой кубок, отпил из него, отдал слуге и, устало прикрыв глаза, ответил:
— Мне ясны твои доводы, но представь себе: Создатель испытывает нас, как не раз испытывал людей прежде, правда, не в нашем поколении. А что если настал наш час и мы запрём Его сына в узилище, тогда что, как ты думаешь? Я отвечу: ничего хорошего для тебя, для меня и всех, кто примет в этом участие! — Наместник содрогнулся, — Ну, а если он самозванец, мы используем его для искоренения всех врагов истинного толкования Учения, оставленного нам Создателем. Представь, Его Сын будет говорить нужное нам! Богоявление в нём ещё не произошло и сейчас он обычный подросток, им можно легко управлять, но, кроме нас, об этом никто не знает! И если богосущность в нём когда-либо прооявится, в чём я сомневаюсь, то очень и очень нескоро, пока он не станет взрослым, оформившимся человеком. У нас достанет времени к этому подготовиться. На всякий случай. А кара Господня… Что ж, мы его не убиваем, не прячем в тюрьму, а наоборот оказываем всевозможные почести, согласно титула; да и использование Сына в своих интересах не самый страшный грех в наших жизнях, разве не так? Всегда есть время покаяться, к тому же Наместник свят пред Создателем, как бы ни относился к людям! — он встал с трона, вознеся руки к потолку, — Господи, если он и в самом деле Сын Твой, молю тебя, дай нам знак здесь, сейчас, прошу Тебя, разрушь наши сомнения!..
Видишь, ничего не произошло, мы в этом вопросе предоставлены сами себе. Так что, подготовь обращение к народу, расскажи о чудесах так, чтобы комар носа не подточил. Мы прижмём еретиков к ногтю! Всё. Теперь ритуал очищения.
Они опустились на колени пред алтарём, молитвенно сложив руки:
— Великий Создатель всего сущего, Взирающий на землю из Светлой Обители, всё, что мы ни делаем, делаем во славу Твою, дабы не были забыты людьми Заветы Твои!
Надо ли говорить, что услышанное привело мня в ужас?! Благодаря усиленным занятиям логикой, богословием и историей религии я легко мог представить свою будущность во всех подробностях. Я не желал быть беспомощной игрушкой в лапах толстого жирного Наместника! Я упал на колени пред ликом Создателя, заламывая руки молил о помощи…
И Он словно бы услышал меня: зазвенел гонг и надтреснутый голос Наместника, созывающий всех Наставников в лекторий, раздался во всех кельях, многократно усиленный системой звукопроводов. Это был мой единственный шанс спастись, дарованный мне судьбой или Отцом, я не размышлял тогда об этом…
Дождавшись, когда стихнгут шаги последнего Наставника, я отправился в путь по мрачным монастырским коридорам; служки, следившие за порядком, при встрече со мной кланялись в пояс, иначе и быть не должно: я Сын Создателя и не их дело, куда я иду. Я поднял руку, благословляя всех встречных, как это делал обычно, шествуя в сопровождении Наставника; главные проблемы могли возникнуть у ворот школы, но и там всё прошло благополучно: страж хотел было что-то сказать, но, встретившись со мной взглядом, беспрекословно отомкнул запор. Времени у меня было немного — собрание, посвящённое официальному признанию меня Сыном Божьим, подходило к концу, вскоре к воротам вернётся вахтенный офицер и забьёт тревогу.
Быстрым шагом, накинув на голову капюшон, я достиг базарной площади, никого ни о чём не расспрашивая — дар слышать всё происходящее, вёл меня по городским улицам. Торговый ряд я достиг в одновременно с началом переполоха в школьных стенах, все бросились на мои поиски. Я тоже поторопился: у первого встречного торговца одеждой обменял дорогую шёлковую одежду Сына Творца на простой наряд подмастерья; торговец нажил на этом не один десяток монет и, думалось мне, будет держать язык за зубами, пока Наместник не назначит плату за любую информацию обо мне. Так или иначе, но я выгадал небольшую фору во времени и, весело насвистывая, напустив на себя беззаботный вид, зашагал по столице прочь от рынка.
Вскоре мне снова посчастливилось — на тихой улочке я повстречал чумазого нищего мальчишку, одного роста со мной и, после недолгих переговоров, мы обменялись одеждой. И вот тут я крепко задумался о будущем: выжить в столице не представлялось возможным, нужно было уходить из неё как можно дальше, к границе, к местам постоянных стычек с атеистами и еретиками, там-то уж меня никто не сможет найти. Но самая главная проблема заключалась в моём неумении работать, ибо меня не обучали ремёслам — не пристало Сыну Создателя марать руки грязным трудом; шляние и побирушество по городам и весям меня не привлекало — завтра же у всех дозорных церковных ищеек по всей стране будет моё описание с упоминанием о нищенском рубище.
Я сидел на задворках богатого двора за мусорными ящиками, спрятанный от посторонних глаз, и напрягал воображение и слух.
Прошло несколько часов, пока я не услышал то, что мне нужно: единственный голос из тысяч тысяч других, голос человека, способного помочь и, возможно, не предать.
На подходе к базарной площади, за несколько кварталов от неё, я увидел ищеек, вниматально осматривающих прохожих и, подойдя к одной из этих чёрных ряс, заныл:
— Дяденька, дай денюжку на хлебушко! — получив в ответ пинок, остался доволен: пока маскарад работает и, уже более смело ступая по площади, вздрогнул от скрипучего голоса торговца одеждой:
— Господин следователь, я обменял ему рясу послушника на одежду кирпичника.
Первая крепость сдана врагу, интересно долго ли тот нищий будет меня покрывать?
Старший следователь продиктовал глашатаю исправленный призыв и вновь затрубил рог «слушайте, слушайте». Я уже почти достиг цели своего пути и замер от далёкого, звучащего где-то на окраине базара, писклявого голоса: «Дяденька, я его видел!» и звучное ругательство от проворонившего меня пса Господня в ответ…
Без стука, сделав самое плаксивое лицо, какое только мог, я торопливо откинул полог кибитки старого актёра, поводыря медведя, такого же старого, как и он сам.
— Дедушка, не прогоняйте меня, мне жить негде!
— Это что ещё за явление? Ты откуда взялся, такой чумазый? Ваша братия сама меня с косолапым подкармливает, а то бы мы уже давно ноги с голоду протянули. Ишь, нашёл где побираться! Ты из новеньких, что ль?
— Угу. Из школы наместника сбежал…
— А чего сбежал-то? Учиться надоело?
Я мотнул головой и покраснел:
— Нет. Вы, наверное, слышали о любви Правителя Церкви и мира к таким мальчикам, как я…
Старик насупился:
— Слышать-то слышал, да мало ли что люди говорят… А отец с матерью где твои?
— Померли год назад, а дядька меня в школу сплавил и всё имение к рукам прибрал.
— Из господских, значит… А ты, часом, не врёшь?
— А зачем мне врать?! Вон, глашатай Наместника Бога орёт!
Старик выслушал новое сообщение и произнёс: глядя мне прямо в лицо:
— Ищут тебя беглеца… А ну как ты юная ищейка, тогда что? Руду мне на старости лет добывать?
Мы с минуту смотрели друг другу в глаза, потом он отвёл взгляд:
— Что делать-то умешь?
— Рассуждать логически!
— Это и я могу, не велика премудрость. А жонглировать, скажем, по проволоке ходить? То-то и оно! Эй, косолапый, а не вернуть ли нам его в школу? Повозку новую купим, ошейник тебе золотой, героями станем.
— Дяденька, не надо, я шерсть медведю буду расчёсывать, всё что хотите делать!
— Ладно, пошутил я, а всё-таки…
— Я прошлое могу рассказывать!
— Хм, прошлое… Про будущее вас не учили в школе, али не дорос ещё до этих знаний?
— Нет, это я сам, без школы.
— Ну, выставлю я тебя с этим номером, Псы сразу вцепятся и начнётся. Небось, всем в школе о своём умении растрезвонил!
Я тряхнул головой:
— Нет, дяденька, вы первый об этом узнали.
— Ну-ка, парень, тихо. Лезь к медведю: ищейка у порога, не бойся, не укусит…
Долго меня упрашивать не пришлось: я ещё раньше слышал приближающиеся зловещие шаги, но наделся, что пронесёт.
— Не ворчи, не ворчи, косолапый, закрой мальца.
Медведь навалился на меня почти всем телом, дыхание спёрло, но пришлось терпеть; зашуршал полог.
— Циркач, мы ищем мальчика четырнадцати лет, опасного еретика, преступника сбежавшего из школы Правителя Церкви и Мира. Он одет в нищенское рубище, белобрысый, короткостриженный; собирая милостыню, может выдавать себя за пророка. За поимку награда — тысяча золотых, за укрывательство — смертная казнь. Что ты можешь сообщить следствию?
— Был он у меня с час назад, примерно, еды просил, а потом пошёл к… Я сам едва концы с концами свожу, где уж мне подаяние-то раздавать, сам без ужина сегодня остался…
Я услышал звон монет.
— Благодарю, господин Следователь. Он пошёл к почтовому тракту, вроде бы домой хотел добраться.
— Если ещё раз объявится, ты знаешь, что делать?
— Знаю, господин следователь, премного благодарен, господин следователь… — и, когда уже стихли шаги ищейки, — Шевелись косолапый, выпускай мальчонку. Вылезай, пророк! Ну, и кому прикажешь верить: тебе или ему? — он кивнул на дверь.
— Никому, дяденька, сердцу своему верьте!
— Ишь, ты, цыплёнок, сердцу… — старик покачал головой, — Слышь, косолапый, десять монет мы с тобой уже заработали на этом юном беглом монашке, дальше видно будет…»

• lj_itemid: 9
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/2441.html