Сказка «Полнота власти»

П О Л Н О Т А В Л А С Т И

Король широким шагом вошёл в малый дворцовый кабинет, где его дожидался Певец, удобно расположился в кресле у журнального стола, достал тонкую длинную сигарету и, раскуривая, жестом пригласил Певца сесть напротив.
— Тебя называют королём певцов, а в моих руках деньги, власть, сила войска. Я распоряжаюсь жизнями и судьбами людей; я могу казнить и миловать, устанавливать законы. После каждого нового указа, народ славит меня, но ты… Если я завтра прикажу моим подданным ходить на руках, они сделают это! Все будут довольны и удивлены: как это раньше не додумались до такого удобного способа передвижения, учёные мужи в доказательство этого напишут многотомные трактаты и прославят мою мудрость. И если ты скажешь, что они сделают это всё от чистого сердца, ты солжёшь! Они сделают это всё, но в их глазах будет светиться непонимание, а в сердцах и душах царить презрение к своему правителю. Я властен лишь над их телами, но мне этого мало, мне нужна та власть, что есть у тебя… Ты поёшь и заставляешь их верить. Ты мог бы поднять бунт и занять моё место! Да! И они ещё меня заверяют, что народ мне предан и любит меня!..
Я много наслышан о твоих подвигах, Певец, о них ходят легенды… Ты много лет странствуешь по миру, почему же только сейчас прибыл в столицу? Наверное, считал, что двум королям здесь не ужиться?..
Мне рассказывали: в одном городе враждовали два высокородных дворянина…
Разве месть не самое изысканное лакомство?..
Ты прошёл среди битвы, никто тебя не тронул, хотя благородные семейства и их слуги были охвачены жаждой убийства. На главной площади ты запел, медленно затихал звон оружия, мечи вкладывались в ножны и, под конец песни, два кровных врага зарыдали, обнялись, побоище завершилось их побратимством…
А разве взаимная любовь не самое великое чувство на земле?.. Я слышал: в другом городе жили двое влюблённых и был юноша, безумно влюблённый в эту девушку. Он пришёл к тебе и умолял о помощи и, однажды ночью, перед самой помолвкой, вы стали под окном красавицы… Услыхав твоё пение, умолкли соловьи, собаки прекратили полуночные переклички, стихли колотушки сторожей… Ты рассказал ей о любви, страстной и беззаветной, раскрыл ей сердце влюблённого так, как никто другой не смог бы этого сделать, ты разбил старую любовь и возжёг новую… Помолвка расстроилась и, прежде отвергаемый, стал мужем.
Когда до меня дошли известия о этих событиях, я ещё считал себя владыкой сердец, я верил медоворечивым льстецам… Боже, как я был слеп!… Прослышав о зародившейся вражде меж двумя моими баронами, я приказал забиякам явиться во дворец; ради повторения твоего подвига, только ради этого, я хотел отвратить их от междоусобицы! Я заставил баронов при мне побрататься и поцеловаться, но… Их губы раздвинули самые нежные улыбки, на какие только способны лица убийц, речи новоявленных побратимов были полны заверениями в вечной дружбе, но глаза сверкали волчьим огнём.
Через неделю один из них исчез, поиски ни к чему не привели и лишь через месяц, случайно, рыбаки вытащили в сетях из реки, далеко от города, труп обезображенный раками и рыбами; под его левую лопатку был всажен кинжал по самую рукоять. Мертвеца опознали лишь по фамильной печатке, с которой он никогда не расставался… Дознание я не стал проводить — не хотелось терять второго, он мне необходим и по сей день, связанный по рукам преступлением.
В ту пору, когда зарезанный утопленник не был ещё найден, я повтоил и другле твоё деяние: приказал фрейлине королевы выйти замуж не за её возлюбленного графа, а за безнадёжно влюблённого в неё баронета. На следующий день её нашли мёртвой с перерезанными венами… В ванной комнате, месте самоубийства, прямо на каменном полу, выросли белоснежные хризантемы, лес цветов, и на её могиле они проросли необъяснимым образом… Белые хризантемы… И тогда шоры упали с моих глаз, я понял…
Признаться, после этих моих неудачных начинаний, я стал думать, что слухи о тебе слишком преувеличены, раздуты сверх меры, но сегодня… Я наблюдал людей во время твоего концерта, твоё божественное пение и игра на лютне тронули души придворных убийц с рыбьими глазами и сердцами великих интриганов… Я видел лица, на которых кроме надменности никогда ничего не написано; на них проступили тени добрых чувств, спрятанные под спудом преступлений так глубоко, что владельцы и не подозревали о их существовании; а ледяные глыбы, эти, кажущиеся неприступными крепостями, дамы украдкой вытирали слёзы… Даже у меня комок подступил к горлу, я велел тебе умолкнуть и ждать здесь… И всё это время после концерта я старался заставить придворную шайку спуститься с небес на землю, я повелел играть лучшим столичным музыкантам, подать на столы изысканнейшие блюда, но… Я в третий раз проиграл тебе, Певец! Они не ёрничали, не шутили, не было обычных чопорных дамских разговоров, вяло двигались ножи и вилки. Казалось: ты всё ещё там, всё ещё ткёшь тончайшую паутину из печали и радости, опутывающую людей; cалонная эстетская музыка не достигала их слуха, блуждающее эхо голоса ушедшего Певца заглушало её, делая неслышимой, музыканты словно изображали пантомиму, вызывая призраки несуществующих звуков из инструментов…
Как ты всего этого добиваешься, Певец?
— Государь, я ничего не добиваюсь, я просто показываю людям то, что в них есть хорошего. Я пытаюсь быть добрым пастырем, который…
— Ты лжёшь! «Добрый пастырь»! Мой отец пытался им быть, всех жалел, понимал и что? Чем больше он давал подданным, тем больше им хотелось, бунт вспыхивал за бунтом, народные волнения в каждой провинции, грозящие развалом королевства. Никто не понимал происходящего, повстанцы бились с королевской армией и грызлись между собой. В те времена, я любил одеваться горожанином и шляться по кабакам, простым солдатом я ходил в походы, делил с воинами всё: и их нехитрую пищу и тяжесть муштры, и везде, слышишь, везде я слышал мольбу: «Боже, когда же всё это кончится?!». А когда бароны составили заговор против короля и я узнал о нём, то ничего не предпринял, абсолютно ничего! Я выжидал и, к тому же, каждый сам должен отвечать за свои промахи, даже король…
Баронство долго не могло решить, кому отдать корону, боялись друг-друга. В конце концов их выбор пал на меня, молодого волчонка, показывающего уже далеко не молочные зубы. Глупцы, они не знали, что мне было известно о них всё и, если бы избрали не меня, то у них ничего бы не вышло! И вот, во время королевской охоты, чья-то нечаянная стрела пронзила отцу горло… Сразу же после коронации, я казнил цареубийц не проводя следствия, конечно же, совсем не тех, что возвели меня на трон, а совсем других, сторонников демократических начинаний моего отца, пытавшихся уменьшить власть короны. За год я привёл страну в порядок!
Ты сам видишь: за десять лет моего правления ни одного бунта! Но мне нужна вся полнота власти, вся!!! Король должен быть тираном, а люди исполнять все его прихоти!
Ошибки прежнего царствования меня многому научили!
А сейчас у меня только половина власти, вторая у тебя, Певец! Я ещё раз тебя спрашиваю: как ты достиг её, власти приобретаемой не деньгами и знатностью?
Почему ты не отвечаешь? Я прошу… Слышишь, сам Король унижается до просьбы: научи меня этому!
— Да, государь. Но для этого вам придётся надолго забыть о голубой крови, нарядиться простолюдином и уйти со мной из дворца, скитаться по дорогам от селения к селению, есть трудом заработанный хлеб, познать во всей полноте холод и зной, ночевать, где придётся.
— Высокую ты установил цену, Певец… Скажи, а правда ли то, что ты никогда не берёшь плату за пение?
— Да, государь.
— Может быть, я и пойду с тобой… Ответь: для тебя важнее искусство или жизнь?
— Жизнь без музыки для меня ничто, государь.
— Итак, я для тебя приготовил грандиозный подарок и это будет твоим испытанием! Я хочу убедиться в подлинной и настоящей силе твоего дара и за это я подарю тебе твою жизнь и свою впридачу!
— Лучше убейте меня сразу, государь! Единственная награда за мои песни — это хлеб, вино и цветы. Большего я не беру! Я отказываюсь!
— Ты не понял, Певец! У тебя нет выбора: если ты откажешься, то я прикажу вырвать у тебя язык и отрубить руки, выкину тебя на улицу и приставлю к тебе человека, чтобы ты не покончил жизнь самоубийством, он же будет и кормить тебя, если придётся, то и насильно. Ты этого хочешь, Король Певцов?
— Нет, государь.
— Сейчас мы спустимся в каземат, в камеру пыток, там уже ждёт Палач: он слышал на своём веку множество стонов, просьб и плачей такой силы, что и скала бы разрыдалась, но свою работу он всегда доводит до конца; недавно у него заговорил немой от рождения. Даже у меня, когда я провожу с ним вместе дознание, дрожжат руки. Это у меня! А его движения размеренны и точны, никакой дрожи и суеты, его ничем не удивишь… Но не страшись пыток — король не допустит терзания другого короля… Я поставлю вот эти песочные часы и, пока песок сыпется, ты будешь петь, после положишь голову на плаху и, если Палач ослушается моего приказа, сохранит тебе в жизнь, то я признаю себя недостойным трона и уйду с тобой!

Король оставил у двери, обитой кованым железом, троих стражников и вдвоём с Певцом они переступили порог камеры пыток. Палач встретил их глубоким поклоном и молча встал, скрестив руки на груди. Король, смотря в глазницы красной маски, медленно произнёс:
— Сейчас этот человек, пока в часах не кончится песок, будет петь. Потом ты отрубишь ему голову!
Палач молча поклонился. Король уселся в кресло, поставил на пол перед собой часы. Тянуче, медленно посыпались крупинки времени. Певец стоял, опустив голову, его руки безвольно висели, ничто не нарушало тишину пыточной, разве только призраки криков прежних узников. И вот, когда Королю начало казаться, что молчание будет вечным, Певец встрепенулся, достал лютню и запел чистым звонким голосом; призраки смолкли, поражённые неслыханными здесь доселе звуками…
Король смотрел только на склянку с песком, сосредоточив на ней всё своё внимание, нечеловеческим усилием воли заставив себя не отменить приказания, до крови сжал непокорные губы…
Упала последняя песчинка. Король поднял взор. Певец отринул инструмент в сторону, стал на колени, откинул с шеи длинные волосы и положил голову на плаху. Взмах топора. Палач неподвижно замер над трупом, опустив сильные плечи.
— Ты убил его. Зачем?
— Вы приказали, государь.
— А разве тебе не хотелось ослушаться?
Палач медленно снял маску и обернулся. Король впервые увидел его седую голову, изборождённое морщинами лицо, по которому текли слёзы.
— Ослушаться вас?! Я…
— Ты думал об этом?
— Да, государь… Сегодня я обнаружил у себя совесть. Отпустите меня, прошу вас! Я не могу больше служить вам, государь, мои грехи гнетут меня… Я не хотел его убивать, моё сердце противилось этому, но я… Когда он склонился, что-то заставило меня сделать это… Вы приказали, государь и я… Ведь вы же приказали!!!
Король побледнел:
— Успокойся, ты сделал всё правильно! — поднял лютню, снял с обезглавленного трупа окровавленный плащ.
— Государь, вы отпустите меня?
— Да, я велю выдать тебе жалованье. Тут и получишь его вскоре… жди.
Звуконепроницаемая дверь закрылась за Королём и Палач не слышал его слов обращённых к стражникам:
— Немедленно сюда каменщиков! Заложить дверь кирпичами!
Через некоторое время, Палач подошёл к двери, из-за которой уже давно доносился непонятный шорох, потянул её на себя, он с изумлением увидел каменную кладку.
— Расчёт получен с лихвой! — тихо произнёс Палач, подобрал отрубленную голову, приставил к телу Певца и замер, стоя над трупом, в ожидании смерти.
Король после этого стал тих и задумчив, всё больше и больше упускал бразды правления из своих рук и через год до его сильного сердца дотянулся чёрный клинок заговора.
Впрочем, говорят и другое, что появился на дорогах новый Певец в красной маске и сером плаще с бурыми пятнами. Всякие слухи ходят…

• lj_itemid: 8
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/2249.html