Бумажные куклы (7)

БУМАЖНЫЕ КУКЛЫ, часть 7.
Начало здесь: Бумажные куклы Начало
Напоминаю о том, что это произведение было написано в 90-е годы, и некоторые мысли автора с тех пор изменились; текст публикуется без правок и корректуры.

За второй бутылкой пытались послать меня, как непьющего, но у меня географический кретинизм и без поводыря в старинных переходах я бы выхода не нашёл, не говоря уж об обратной дороге.
Пришлось Галимову итти со мной, хотя я усиленно звал домой, исходя из принципа: вместе пришли, вместе уйдём, но тщетны были все уговоры и, вместо дома, мы оказались в супермаркете без продавцов, но зато с ментом, исполняющим роль звонка, громко кричащим:
— Галя, покупатели!
Мы, покупатели, видимо, у них большая редкость; продавцы, за прилавком, умирают со скуки и инстинкт самосохранения уводит их в супермаркетные глубины — в потайные подсобки и межъящичные пространства. Что они делают там? Можно только гадать.
Вышла полупьяная Галя и, отоварив нас вожделенной бутылкой, сделала попытку скрыться в неведомом, но мы удержали её, прикупив ещё огурцы. Одарив в ответ человеконенавистническим взором, Галя прошла к прилавку другого отдела и, получив деньги, сразу исчезла, словно испарилась. Очень странное заведение.
Если уж говорить о магазинах, то я недавно обнаружил один со страшным названием «Фобос». Сразу же захотелось узнать ассортимент ужасов, но было закрыто. Потом мне сказали, что там торгуют стройматериалами, но в это не верится. Хотя в наше время всё возможно. Наверняка в этом заведении продают доски для гробов упырей и вурдалаков, отделочные материалы для замка графа Дракулы и т.п. А владелец сей лавки Федя Крюков предлагает ничего не подозревающим посетителям, простым смертным, примерить испанский сапог и для удобства проведения этой процедуры усаживает их в пыточное кресло, и, чтобы умаслить клиентов, в виде презента от фирмы «Зингер», делает им маникюр иглами от швейных машинок. Любителей экзотики провожают в другой зал, где по китайской моде им обривают головы и, в целях гигиены, парикмахер вместе с банщиком включают капельный душ для темечка. Ценители японской культуры могут насладиться полётом ниндзёвских звёзд, кои метко в них мечет сотрудник якудзы.
Конечно же, на всех не угодишь, и для особо требовательных существует афроамериканский зал, где знатоки могут испытать на практике мастерство двухметрового чёрного детины во всех приёмах техники вуду… Вы как хотите, а мне что-то в этот магазин заходить не хочется.
А вот ещё недавно ледяной ужас сковал мои члены при взгляде на вывеску сотворённую из белых букв с алой каймой. И если бы я не ехал в автобусе мимо этого здания, то скорее всего остался бы стоять недвижимый на месте, замерев от ужаса. Вчитайтесь в это название, и представьте себе проступившую кровь по краям больших белых букв: «Центр кожи». Страшно? По ночам в этом центре собираются киллеры и прочая мразь для совершения дьявольских жертвоприношений; у каждого казнимого они находят центр кожи и с несказанным удовольствием вырезают его, оставляя несчастного обливаться кровью на холодном бетонном полу; из кусков человечьей кожи они потом шьют куртки и продают их на рынках ничего не подозревающим честным гражданам… Что может происходить днём за дверьми под такой многообещающей вывеской, я не знаю, моя фантазия молчит.
Иногда мне кажется: наши магазины словно дверь в другой мир с вывернутой наизнанку логикой, с вывихнутым межличностным общением…

Мы с Альбертом вернулись к месту пребывания. Вторая бутылка пилась ими уже медленнее и оказала более сильное воздействие; сделав меня зрителем и участником театра абсурда. Начальник звал Галимова в поход за званием «мастер спорта по туризму». Раз десять начинался этот монолог и заканчивался одной и той же фразой:
— Мы им покажем красную задницу!
Кому именно, не уточнялось и всё начиналось снова. А поводу туризма мне вспоминается рассказ Михаила Яо о его путешествии на шлюпках вдоль берегов северных морей.
— Мы причалили к берегу после дневного перехода, ещё светло было. Отметили это дело и я вышел из избушки погулять. А мы как раз попали во льды, плыть дальше нельзя было и стали прикидывать, как зимовать будем. А у нас на пятерых всего было-то два ящика тушёнки, да в зимовье банок десять и два брикета перетопленного жира с травой — печку топить. Выхожу я из избушки махнутый, смотрю: на берегу мужик сидит спиной ко мне в шубу закутанный, а шуба по земле волочится. Сидит и чего-то там в земле руками ковыряется и бурчит себе что-то под нос. Бухой, думаю, мужик-то, подхожу к нему сзади за плечо трогаю и говорю: «Мужик, ты чего?», а рука моя чуть не по локоть в мех провалилась и тёплая шуба почему-то. Повернул мужик ко мне лицо, а морда-то у него медвежья; нет чтобы мне сразу подумать, откуда здесь людям взяться! Я моментально протрезвел, минуты две мы с ним друг на друга смотрели, потом он рычать начал, а я орать. Кричал я, наверное, полминуты, а мне показалось — полчаса. Из избушки Андрей выскочил с двустволкой, я ему кричу: «Только не в меня!», почему-то мне показалось, что в меня может нечаянно стрельнуть. Он винтовку вверх задрал и в небо разрядил, медведь от меня отскочил, постоял немного, посмотрел и убежал. Медведь молодой был, но когда пасть свою раскрыл, я понял, что моя голова в ней целиком уместится и духан от неё такой стоит, что дышать почти невозможно.
…мне было очень и очень тошно выслушивать бесконечное повторение наполеоновских планов покорения природы, возникала мысль помочь им в благородной борьбе с зелёным змием, но тогда я не принимал алкоголь, и мысль об опьянении была противна; да мне, в принципе, никогда особо и не нравилось быть пьяным: просто я не выношу вида полных бутылок и потому стремлюсь к их опустошению, чего бы мне это не стоило; потому без нужды к рюмке не прикасался.
Тем временем, Альберт Галимов читал стихи Бродского и собственные, а начальник, большой и сильный человек, попросив меня отвернуться, рыдал у него на груди, стоя на коленях.
А потом они вскочили, меня подняли и под стеклянным потолком загремел клич:
— «Спартак» — чемпион! — с соответствующим дикарским песнопением: — Оле! Оле!
Наконец, Альберт Галимов внял моим уговорам и мы отправились в путь по мрачному опустевшему Пассажу, по тёмным извивающимся лестницам иррационального мира и, открыв тяжёлую входную дверь, мы словно бы вернулись откуда-то издалека, после многолетней отлучки, в родной город. Домой мы поехали на такси со странным водителем: в Азино он нас повёз через автовокзал и Борисково.

Галимов не оставлял попыток меня напоить и однажды ему это удалось. Мы поехали с ним в оперный театр, за старой рамой для новой картины обещанной ему пожилой женщиной, работающей там кем-то вроде костюмера.
Рама, привезённая на «каблуке», оказалась большой, неподъёмной и абсолютно Галимову ненужной. Нам было очень неловко перед этой женщиной из-за того, что пришлось ей для перевозки этакой махины нанимать машину. Но она сняла с нас груз сомнений, упомянув про какого-то покупателя, уже давно вымаливающего у неё этот предмет антиквариата…
Обрадованные, я, по крайней мере, избавлением от трудностей перевозки негабаритного груза в автобусе, мы отправились домой и, по дороге, Галимов стал меня пытать: а пью ли я пиво?
— Не знаю, не пробовал. Хотя поэксперементировать можно.
Но дешёвая пивная «Чардаш», любимое место пребывания казанской богемы, была закрыта; в новом пивбаре, около оперного, цены космические, все столы составлены в длинный ряд, и за ним восседали бешеные псы, туалета не было и в помине…
В итоге, мы оказались в КПСС и вместо пива взяли водки по сто, достаточно сильно ударившей меня по мозгам. И тут Галимов упомянул о своей бывшей однокашнице, работающей неподалёку, в одном из институтов: у неё, мол, в холодильнике всегда есть запасы спиртного; ну, мы туда и попёрлись…
Конечно, как всякая женщина, она пыталась сопротивляться и не подпускать нас к белому рычащему зверю, отпаивала чаем, но что может противопоставить слабая женщина натиску двух алчущих мужчин? Ничего!
Воспользовавшись её отлучками по служебным делам, мы пустили кровь белому медведю, вылакав почти всё до капли. Бутылок было очень много, но в каждой очень и очень мало. Каждый новый бутылочный труп мы возвращали в холодильное чрево, изображая, при входе хозяйки в кабинет, младенческую невинность и наслаждение чаем. Я пил меньше Альберта Галимова: у меня включились старые, забытые мною рефлексы и, чтобы их усыпить снова, нужно было поучаствовать в пьянке не пассивным зрителем, а активным участником. Да и не шибко я тогда опьянел, как мне казалось…
Мы беседовали о прекрасном, вечном, бессмертном; наша собеседница смотрела на Галимова влюблёнными глазами; он представлялся ей героем, полубогом и я, его друг и соратник в жестокой битве с зелёным змием, был в её восприятии таким же сверхчеловеком. Уже потом, в туалете, Альберт Галимов рассказал о её безответном платоническом к нему чувстве, как его это тяготит, что он не был здесь два года.
— Ты серьёзно?! Ты не видел её два года?! Со стороны можно подумать, что вы только вчера расстались.
Меня поразила её верность. Верность своему чувству.
А на туалетной двери не было логотипа, никаких опознавательных знаков, лишь номер 215. Кабинет 215. Это возвышает. Видя такую надпись на туалете, чувствуешь: не просто зашёл поссать или посрать, а занимаешься важным и нужным обществу делом и оно, общество, это оценит, может быть, и медаль вручит за трудовую доблесть!
Пока суть да дело, тайное стало явным и начались робкие укоры, лекция о вреде пьянства и алкоголизма и о том, как объяснить сослуживцам исчезновение стратегических запасов. А тайну выдал я: разглагольствуя о мужском инстинкте добытчика и охотника, я изображал охоту и бросился на ревущий холодильник с голыми руками. Да, не быть мне разведчиком…
Оттуда мы с Альбертом Галимов отправились ко мне, купили бутылку и выпили почти всё; я пил с тоником и думал, что пью не много. Позвонили Кубареву, смысла беседы не помню, но потом он мне при встрече сказал:
— Такого отборного мата мне раньше слышать не доводилось!
И ещё потом я узнал, что вина за исчезновение спиртного в институте была свалена на тихого очкарика-аспиранта, ранее уже однажды замеченным в подобном преступном деянии. Такие вот бутылки.
Но самые глобальные попойки происходили в моём родном дворе, с наступлением первых тёплых летних деньков, проснувшись от зимней спячки, все соседи собирались на моём крыльце. Как-то, без роздыха и просыпу пили двое суток, употребив два ящика аперитива «Степного» на пятерых. А поутру зашёл сосед Олег:
— Вадик, одолжи денег на хлеб…
— Получка только завтра. Лишних нет…
Он ушёл, но вскоре вернулся с бутылкой водки:
— Вот, блядь, жизнь пошла: на хлеб никто не дал, а на похмёлку сразу нашёл!
Загадочна душа россиянина: пьяного и похмельного все жалеют больше, чем нищего и голодного трезвого.
И мы выпили её, эту маленькую, худенькую, несчастную поллитровку, развлекаясь кинофильмом «Мужчины в трико».
В скобках замечу, что сильна в наших людях тяга к книге; читают все, даже конченые алкаши. Это я сам видел: все знакомые пропащие алкоголики, читают книги, эту страсть к вечному и прекрасному, по моему, никакая водка не вытравит.
Уничтожив спиртное, мы с Олегом расстались и я сел за печатную машинку. Обычно это происходило так: лишь только вставляю новый лист и отбиваю несколько слов, обязательно приходили гости. Это было правилом, исключения из него могли быть лишь поздним вечером, но «Taedium vitae» всё же была мною создана, невзирая на всевозможные препоны. Конечно же, и в тот день мне помешали: пришёл брат Олега, Сергей, естественно, тоже с бутылкой:
— Вадик, одному скучно, давай вместе выпьем.
— А Олег где?
— Спит.
— Да не хочу я.
— Ну, так просто посиди со мной!
И я посидел с ним на крыльце. А замечание о книгочеях я привёл вот к чему: Сергей, когда-то бывший в местах не столь отдалённых, пересказал мне в тот день «Розу мира», причём мат для связки слов сыпался словно из рога изобилия, обрамяляя своеобразным венком философские термины. Я еле сдерживал смех: очень весело было слушать мысли Андреева в этом вольном изложении.
Так я и жил, принимая на своём крыльце алкоголиков, уголовников, интеллектуалов; иногда случалось так, что интеллектуалы с уголовниками встречались нос к носу, и морщились от такого соседства, но где бы и когда ещё они так близко могли встретиться с оборотной стороной жизни?
Альберт Галимов с Кубаревым, за глаза, дали мне прозвище «посредник», как человеку умеющему быть своим во всех тусовках и связывающего собой два разных мира. Но слабеет со временем этот мой талант или тяготить он стал меня? Раньше радовался каждому новому человеку, а сейчас крайне сузил круг общения…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

• lj_itemid: 396
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/101606.html