рассказ «Домик в лесу»

ИЗ «БУМАЖНЫХ КУКОЛ»

ДОМИК В ЛЕСУ

Всё началось давно, с подписания её мужем контракта на создание нового романа, издательство предоставило для этого лесной двухэтажный коттедж, отрезанный от цивилизации: новое творение должно было потрясти мир и ничто не должно было мешать автору и отвлекать от работы. В доме не было ни радио, ни телевизора, ни книг, кроме необходимых для работы справочников; несколько морозильников были набиты продуктами. Справа от входа располагалась кухня, прихожая плавно переходила в столовую, дверь из неё вела в спальную; в другом конце большой столовой — лестница на второй этаж, в святая святых: в аскетично обставленный кабинет: узкий кожаный диван, стул, стол с суперсовременной электронной печатной машинкой, кипами писчей бумаги, гигантской пепельницей и настольной зажигалкой. Сразу же и бесповоротно он запретил ей входить в кабинет, не то чтобы что-то в нём трогать. Её поразило отсутствие в доме календарей и часов, определять время пришлось по солнцу.
Жизнь там вначале была прекрасной. Главной заботой для неё была кухня, со всей остальной домашней работой помогала молниеносно справиться совершенная бытовая техника; но всё же иногда ей бывало скучно без книг, без телевизора. Весь смысл жизни — он, ради него прихорашивалась и ждала: ждала к завтраку, к обеду, к ужину, ко сну. Больше у неё ничего не осталось, был лишь он. Единственный. И он радовался ей, как в первые дни их любви, рассказывал о написанном, делился планами.
Но постепенно он стал замыкаться, был немногословен, а потом и вовсе перестал спускаться в спальную, ночевал в кабинете; торопливо проглатывал еду и убегал наверх. Она понимала: застопорилась работа, на её робкие попытки предложения помощи, ответом был ненавидящий взор, словно бы она была виновна в остановке работы. Вскорости он перестал её замечать, обходясь в общении одними междометиями; в некоторые дни лишь стрёкот машинки напоминал ей о его существовании. Но затем и это стихло: он пристрастился к охоте и с утра до вечера пропадал в лесу.
А она продолжала его любить и желала помочь, но не знала как: звериное рычание предупреждало все попытки войти в кабинет. Жизнь для неё стала терять смысл; однажды, заметила странность: приехали сюда давно, пора бы и зиме настать, но за окном стояла позднеоктябрьская пора, будто, с бесконечной упрямой повторяемостью, каждое утро начинался один и тот же день.
Охота стала его постоянным времяпревождением, рукопись для него умерла. Тогда-то она и нарушила табу на посещение кабинета.
Переполненная пепельница, всюду разбросана бумага; высовывающийся из машинки, почти полностью отпечатанный лист показывал «фывапролджэ» из строки в строку. Она вздрогнула и схватила исписанную стопку со стола, там то же самое, бессчётное однообразие одинаковых строк…
Зажав рот рукой, она сбежала в кухню, единственное место в доме, дарующее ей успокоение. Там, через оконное стекло, она общалась с большой разноцветной птицей, названия которой не знала; разговаривала с ней, единственным своим другом, бросала в форточку хлебные крошки. Но в этот раз птица не прилетела и посоветоваться было не с кем…
Муж с охоты вернулся довольный, с первой добычей, той самой птицей; сунул в руки жене:
— Приготовь на ужин! — и, весело насвистывая, поднялся в кабинет.
Она горько усмехнулась:
— Приготовь на ужин друга!
Но он этого не расслышал и, дав слово не съесть ни кусочка, она взялась за разделку; и вздрогнула от стука во входную дверь.
«Кто бы это мог быть? К нам никто не приезжает…»
На пороге стояла плачущая красивая женщина:
— Простите, я заблудилась.
— Заходите в дом. Гости для нас большая редкость, мы рады каждому человеку.
Гостья вошла, растерянно оглядываясь по сторонам, через открытую кухонную дверь увидела птицу…
— Как вас зовут?
Пауза и странная улыбка в ответ:
— Зовите меня Марией.
— Мария, дайте ваше пальто. На улице уже темно, оставайтесь ночевать. У нас, к сожалению, нет машины и даже телефона. Мы живём в лесу, — она тяжело вздохнула, — Извините за любопытство, а как вы попали сюда?
— Наш дом неподалеку от вашего… Я поссорилась с мужем и… вот я у вас, а хотела выбраться на автостраду и уехать в город, но заблудилась…
— Ничего страшного, переночуете у нас, а утром… Я и не знала, что где-то рядом автострада. Мне иногда кажется, что мы с мужем живём на другой планете в другой вселенной. Никакой связи с цивилизацией.
Она провела Марию в кухню, заварила крепкий душистый чай.
— Я ещё ничего не успела сготовить, попейте пока чаю согрейтесь.
Взгляд гостьи упал на полурастерзанный птичий труп:
— У вас на ужин дичь?
— Да, — хозяйка колебалась: рассказать или нет о этой птице, об отношениях с мужем, но решила: не стоит, — муж принёс с охоты. Его первый трофей.
— Тогда её нужно приготовить по всем правилам кулинарного искусства!
— Да, но я… Мне никогда прежде…
— Вы не умеете разделывать птицу! — быстро закончила Мария, — тогда позвольте мне этим заняться. Как-никак ночлег отработаю!
Её собеседнице в последней фразе послышался нескрываемый сарказм, но решила: Мария относит его на собственный счёт, и решив не отказываться от помощи, достала запасной фартук…
Она любовалась быстрыми красивыми пальцами, ловко и умело очищавшими тушку от перьев, шикарным платьем, обтягивающим, изящную фигуру, искусно наложенным макияжем; и нечто, вроде ревности, кольнуло её сердце: «Она неотразима! Если бы я выглядела так!», а переживания по поводу птицы, бывшего друга, показались почти смешными.
— Извините, а где вы этому научились? — она кивнула на стол.
— Пришлось. Муж заядлый охотник… был — добавила она.
— А сейчас?
— А сейчас он слишком занят своей… работой. И, думаю, даже не заметил моего отсутствия.
— Ну что вы…
— Да, к сожалению, это так. Я перестала для него существовать в роли жены.
«Разве это может быть правдой? Пренебречь такой женщиной! Как он мог?!» — но вслух она ничего не произнесла, погрузившись в раздумья.
Из реки мыслей её вытащил голос:
— Всё готово! Теперь осталось поставить дичь в духовку. Если вы разрешите, я займусь гарниром, а вы тем временем сервируйте стол и, если есть, не будет лишним бутылка белого сухого вина: устройте добытчику праздник, мужскому «эго» это польстит.
— Думаю, да, — она согласно кивнула головой и вышла в столовую.
Суетясь вокруг стола, размышляла о поворотах судьбы. «Ладно бы я, серая мышка. Но Мария, очаровательная женщина… Как её муж мог с ней так поступить? Плюс ко всему, прекрасная хозяйка… И в постели, наверное…»
Вскоре, огромный стол, за которым свободно могли бы разместиться двенадцать человек, был накрыт на три персоны; сталь, хрусталь, фарфор освещались канделябрами, электрическое освещение было погашено; место для охотника было отведено в центре, справа — для вечерней гостьи, слева — для неё самой.
«Так мы хотели отпраздновать завершение книги… Но ему это необходимо сейчас, Мария права» — и, отозвавшись на зов из кухни, в последний раз обернулась: всё ли на месте, вышла к Марии.
— Дичь поспела, салаты готовы, гарнир тоже. Нужно это всё расставить.
— Так быстро!
Мария улыбнулась и (входя в зал с блюдом, на котором возлежала дичь с золотой аппетитной корочкой):
— Вы тоже зря времени не теряли! Зовите охотника, остальное я сама доделаю.
Пока Мария носилась с салатницами, она подбежала к зеркалу, быстрыми движениями накрасила губы, нарисовала глаза и поднялась по лестнице:
— Милый, ужин готов!
— Какого чёрта, я запретил тебе входить в кабинет!
— Но я… птица готова… я хотела…
— Иду, иду, — нервно щёлкнув пальцами по клавишам, он отодвинулся от стола на визжащем стуле.
Проблеск её хорошего настроения затух свечой на ветру злости: «Что я ему сделала?!», закусив губу, она сбежала вниз, села за стол.
— Что случилось?
Сморгнув слезинку, задавив всхлип:
— Ничего… Всё нормально.
Ответу Марии помешал шум тяжёлых шагов, громыхающих по ступеням.
— У нас гости?! Что же ты сразу не сказала?
Подняв голову, она увидела на его лице давно забытую улыбку.
— Да, познакомься, её зовут Мария, а это…
— Известный романист, портреты которого обошли весь мир, миллионные тиражи, — закончи-ла Мария.
Его глаза засияли:
— Вы читали мои книги? Понравились?
— Читали и неоднократно. Вы непревзойдённый мастер слова.
— Спасибо. Я никак не ожидал здесь, в глуши, встретить поклонницу.
— Я тоже не знала, что попаду в ваш дом. Мир полон случайностей.
— Но, простите за любопытство, мне интересно, как вы оказались здесь, в лесу, одна?
— Они с мужем живут неподалеку. Мария с ним поссорилась и ушла из дому.
— Странно, в договоре с издательством был параграф о полнейшем уединении, а у нас оказывается соседи. Не ожидал. И бродяжничая по лесу не видел домов…
— Просто не бывали в наших краях, там целый посёлок.
— Наверное… Но, простите, как можно поссориться с такой женой, как вы? Наверное, он очень чёрствый человек?
— Напротив, он очень добрый человек и сильно меня любит. Просто ему сейчас нужно побыть с… — Мария закашлялась, — Извините, побыть одному. Мужчинам иногда это бывает нужно, разве не так?
— Но, всё-таки, я не понимаю, как он мог…
— Это я сама. Я ушла из дому. И только переступив порог вашего дома, поняла: у нас с ним всё будет хорошо.
— Однако… Уйти в неизвестность, в никуда — согласитесь, для этого нужны веские причины!
— Вовсе не в неизвестность. Недалеко автострада. Я хотела добраться до города, но заблудилась и оказалась у вас. Всё просто.
— Как писатель могу сказать: от хороших мужей не уходят.
— От плохих тоже не всегда.
— Дичь стынет. Мы с Марией постарались создать маленький охотничий праздник.
— Как, вы тоже принимали в этом участие?
— Да. Ваша жена любезно предложила мне ночлег и я решила внести посильную лепту.
— Если бы не она, я бы до сих пор возилась на кухне.
Он встал, разделил птицу на части, разложил по тарелкам, оделив Марию лучшей частью; вскрыл бутылку, наполнил бокалы вином:
— За знакомство!
Чистый звон разнёсся по комнате; бокал хозяйки принял в нём самое малое участие: не успев быстро взлететь, он лишь слабо мазнул по бокалу её мужа, но кроме неё этого никто не заметил; и дальше разговор шёл без неё: его лицо было почти всё время обращено к Марии, а она, в лучшем случае, могла видеть только профиль. Ревность всё сильнее и сильнее стучалась в двери души, лишь одно успокаивало: Мария всеми силами выказывала своё пренебрежение им как мужчиной.
— Наверное, пора идти варить кофе.
— Позвольте, я сама приготовлю. С вашей кухней я уже ознакомилась, большого труда мне это не составит.
— Но вы же гостья! Она сама с этим справится.
— Нет, нет, мне хочется сделать приятное людям, приютившим меня.
— Что же, вы очень приятная собеседница, возвращайтесь скорее!
Она заметила, каким восхищённым взглядом он проводил Марию и сильное желание услышать хотя бы одно нежное слово, завладело ей:
— Я отнесу грязную посуду.
— Отнеси… — сухо и коротко.
Стараясь держать себя в руках, не поворачиваясь к нему, она собрала на поднос тарелки, всё ненужное, и прошла на кухню; бухнула, едва не разбив посуду на стол у раковины: «Хотела помогать, пусть моет! Кто её сюда звал?!»
— Кофе сейчас будет готов.
— Хорошо, спасибо. Извините, у меня лёгкое недомогание, я вас ненадолго оставлю, — прошмыгнула в ванную, открыла кран и громко зарыдала, шум воды перекрывал её стенания.
Вдосталь наплакавшись, умылась, молниеносно накрасилась и вышла, но как себя вести, абсолютно не знала, боясь показаться нелепой; и удивилась: муж читал гостье начало нового романа, а раньше никогда не рассказывал посторонним, над чем работает, боясь сглаза; он уже подходил к роковому месту, на котором застопорилась работа.
Она села на место, ожидая его объяснений и оправданий, почему ничего не написано дальше; ей почти хотелось увидеть его унижение, падение с Олимпа в глазах соперницы. И, в самый критический момент, скрывая улыбку, она пригубила кофе и едва не поперхнулась: речь продолжала течь легко и плавно, завораживая красиво построенными фразами. Она нагнулась к нему, чтобы прочесть написанное, его рука рефлекторно дёрнулась, прижав лист к груди: он не любил подглядывания в текст во время читок; она даже не заметила гневного взора, поражённая увиденным, теми же самыми бесконечными «фывапролджэ», разделёнными знаками препинания.
«Один из нас сошёл с ума!»
— Вам плохо? — сочувственно спросила Мария, перебивая продолжившееся чтение.
— Да, я нехорошо себя чувствую… Мне, наверное, лучше прилечь… — ей не столько было плохо, сколько она хотела вызвать у него хотя бы жалость, — Мария, я думаю, вы будете спать со мной, — кровать очень большая — а ты в кабинете на диване. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — произнёс он интонацией, подразумевающей: «Уходи, не мешай!»
— Спокойной ночи, я тоже скоро лягу, вот только дослушаю написанное.
И, медленно идя в спальную, услышала:
— Это произойдёт не скоро, написано много. Я сюда принёс лишь завязку, если вам в самом деле интересно…
Громко хлопнув дверью, зло подумала: «Написано много, тысячи листов абракадабры!», расправила постель и легла; мыслей никаких не было, неожиданно быстро пришёл сон, затянувший в небытиё.
Она проснулась через несколько часов, ночью, от давящей тишины и невыносимого одиночества; накинув халат, вышла в столовую, встретившую её слабым пламенем оплывших свечных огарков и всё той же ненавистной тишиной. Подошла к лестнице, прислушалась; ничего не услышав, поднялась по ступеням, оледенела от шёпота:
— Я люблю тебя!
Схватилась за спасительную мысль: «Послышалось, он не может так!», но иллюзии разрушились женским, извечным:
— Возьми меня. Хочу тебя, тебя одного!
Громыхая, слетела она вниз, но в кабинетном верху, на узком кожаном диване, шум услышан не был.
«Сука, грязная мерзкая сука, я убью тебя и его!»
Суетливо кинулась к шкафам за ружьём, раскрывая все дверцы и, когда уже карабин оказался в руках, образы возможного будущего замельтешили в голове: как она совершает двойное убийство, прячет трупы в лесу и остаётся жить здесь, в одиноком, затерянном доме; как дожидаясь приезда издателей, постепенно сходит с ума и бежит к автостраде и её запирают в сумасшедшем доме; и как после этого каждую ночь будут приходить к ней два призрака с огромными кровоточащими дырами в груди; и…
«Но я же люблю его. И не хочу, не хочу ни с кем делить! Он мой! Боже, что мне делать? Верни мне его!»
Положила ружьё на место, вернулась в спальную и заплакала, давя всхлипы подушкой.
«Она утром уйдёт, этой суке здесь делать нечего, но спать-то, спать она придёт сюда: диван для двоих слишком узок, а он любит простор… Пусть только войдёт сюда, я всю смазливую морду расцарапаю, пусть он утром посмотрит, на какую красотку позарился… Господи, ну почему он так, что он в ней нашёл? Ведь он мой, мой навсегда, любимый мой!»
И не могла она ворваться к ним, устроить скандал, казалось: этим может навсегда его потерять, да и не хотела его видеть перед собой оправдывающимся, лебезящим…
«Это всё сон, мне всё приснилось. Ничего у них не было. Сейчас он дочитает написанное, она ляжет рядом со мной, а утром они меня обманут, ничем себя не выдадут и она уйдёт. Пусть они обманут меня. Пусть всё это будет страшным сном!»
Заснула уже по-настоящему, до самого утра, сжимая подушку в объятиях. Так и проснулась, события вчерашнего дня, ночные видения перепутались в голове, она не могла отделить их от реальности и продолжала сама себя гипнотизировать: «Ничего не произошло. Страшный сон. Сон…» и замерла на пороге спальной: по лестнице спускалась Мария, следом — он. Ей удалось найти в себе силы разжать окаменевшие губы:
— Я надеюсь, вам понравился новый роман и вы освободите нас от своего присутствия.
— Напротив. Мы о многом поговорили, я рассказала о своём прошлом и мы решили никогда не расставаться. Мы любим друг друга!
«Это мой дом, сука, пусть арендованный, но мой и ты меня отсюда не выживешь! И мужа тебе не отдам!» — сделала вид, что не расслышала последних слов, пересилила себя, непринуждённо улыбнулась:
— Милый, тебе на завтрак приготовить яичницу с беконом, как ты любишь, и кофе?
— От тетерева остался ещё достаточно большой кусок, да и салаты ещё есть!
Фразы двух женщин прозвучали без пауз, без перерыва, сливаясь в одну.
Весь этот день она провела одна, не замечаемая ни мужем, ни соперницей. В их глазах она ощущала себя даже не мебелью (той хотя бы иногда пользуются), и даже не воздухом (им дышат), а чем-то бестелесным, бесцветным эфемерным созданием, невидимым, неслышимым.
«Что происходит?! Они не имеют права так поступать со мной! Я люблю его! Я тоже человек! Но что он нашёл в ней, в этой суке? Чем она меня лучше? Не моложе, скорее ровесница…»
А когда они поднялись в кабинет писать роман и в перерывах заниматься любовью, оставив на столе гору грязной посуды, она задумчиво окинула их поднимающиеся фигуры, всю комнату взором и, оставив всё как есть, уединилась в спальне у зеркала, критически в нём разглядывая себя со всех сторон.
«Я должна вернуть его любовь. Он не на неё, на меня смотрит зачарованно, я докажу ему это! Просто застыл сюжет, нужна была встряска, я не смогла ему помочь, а она… Откуда взялась эта сука?! Чем она взяла, красотой? Я тоже могу быть красивой и дарить счастье… Но я действительно превратилась в серую мышку, как сюда приехали, следить за собой перестала, растолстела, не много, но заметно… Роман, этот новый роман, словно Молох пытался нас пожрать… И к чему бы мы пришли, если бы она не появилась вчера здесь? По крайней мере, работа сдвинулась с мёртвой точки. Но это я должна была сделать, вдохновить его, а в итоге? Радовалась вчера его неудаче, он наверное это почувствовал, разозлился и бессмыслица заменилась настоящими словами… Интересно получается, мазохизм какой-то. Виню себя; он мне изменяет и я же его адвокат!.. Но без этого мне ничего не понять. Если встать на его точку зрения, как всё это выглядит? Жена: некрасивая, толстая, в работе не помогает, не разжигает страсть. Стоп. Но эта тоже вроде ноги не спешила раздвинуть, в постель его не тащила, скорее наоборот…» — она задумчиво грызла локон перед стеклом, не видя себя — «Включился инстинкт охотника и покорителя? Вернулся из лесу с добычей, романтическая обстановка, таинственная незнакомка… Могла бы и раньше сама додуматься устроить ужин при свечах, а то всё на кухне ели, почти не разговаривали. Он в кабинете, я внизу, встречались только за едой и ради еды, и всё… Так да не так. Это она словами его срезала, а самой было интересно с ним говорить, тело её кричало: «Хочу тебя!». Слова дело десятое, подчёркивают, оттеняют невербальное… Он это почувствовал и добился своего и инстинкт охотника сработал наполовину: не станет он, ради юбки, тратить силы, необходимые для работы, а так может гордиться собой: добился сложного и недоступного, подсознательно чувствуя: больших усилий не потребуется».
Плавными медленными задумчивыми потными тонкими длинными изящными пальцами потянулась к разложенной на столике косметике; удивлённо, не узнавая, поднесла к большим, покрасневшим, озёрам глаз прибор с тушью, покачала в воздухе, словно пробуя на вес и, не отвлекаясь на разрозненные сумбурные глупые умные образы и мысли, с методичной скрупулёзностью, не спеша, начала красить пушистые ресницы, дугой выгнутые брови; мир перестал существовать, остались лишь она, косметика и двойница, кукольно взиравшая на неё из зеркальной дали; время остановилось: она выплыла из его ровного потока и теперь, выбравшись на берег, пыталась осушить, утереть, содрать, пусть даже с кожей, капли отпечатков прожитых лет, состаривших её до срока. Она красилась и смывала сделанное, красила и смывала, не удовлетворённая результатами…
В себя пришла лишь вечером, перед ужином, критически вгляделась в лицо напротив. Глаза, её глаза были похожи на глаза соперницы, незваной гостьи-суки, но ей понравилось сделанное, оделась в вечернее платье, причёску решила не укладывать, оставив на голове милую растрёпанность, улыбнулась зеркалу и, закрепив на губах очаровательную улыбку, решив, что бы ни произошло, не расстраиваться, вплыла в столовую.
Её появления не заметили, не оторвали взоров друг от друга.
— Добрый вечер! — ласково и приветливо.
Отмахиваясь от назойливой мухи, торопливо, раздражённо, вразнобой:
— Добрый вечер.
На столе два прибора, её не ждали, не помнили; на кухне всё чисто вымыто. Вернувшись в зал, села на своё место, ласково тронула мужское плечо:
— Милый, пожалуйста, положи мне салат!
Его рука, обожженная раскалённым углём лёгкого женского прикосновения, брезгливо отдёрнулась и, помедлив, приняла посуду.
— Хватит, спасибо!
С глухим стуком, тарелка опустилась на стол; муж не взглянул на жену, увлечённый беседой с любовницей. Улыбка не спала, намертво закреплённая качественным клеем из смеси упрямства, ревности и любви; незаметные грустинки затаились в уголках глаз.
Она впитывала слова беседы, искала изъяны в сопернице, оценивала приготовленное на ужин, манеры, поклявшись превзойти её во всём, вернуть мужа и осрамить эту суку приблудную, с позором выставить обратно за дверь в октябрь, бесконечный поздний октябрь, затянувшийся на века…
И в эту ночь она спала одна, удивляясь мужу: всегда говорил, что не может спать вдвоём на узком ложе.
День сменялся днём, она занималась гимнастикой; сгоняя лишний жир, сидела на диете; критически перебирала гардероб, не удовлетворяясь имеющимся арсеналом платьев. Брошенная в карцер одиночества любимым и ненавидимой, не сдавалась, цепко продолжала бороться за своё счастье…
Однажды обнаружила: каким-то неведомым образом она превратилась в точную копию Марии. Весь день перед зеркалом отрабатывала жесты, интонации, мимику, чувствуя, что став думать как Мария, двигаться, как Мария, томно, как Мария, опускать глаза, бросать на него быстрые влюблённые взоры, возбуждать его шелестом платья, она сможет вернуть его любовь навсегда; предвкушала вкус победы и посрамления безродной суки…
Но ничего не вышло: он не воспринимал её, она была ничем.
«Но почему, почему?! Ведь я точно такая же и даже лучше! Молю, увидь меня, я жена твоя, в конце концов, красивая женщина! В чём же всё-таки дело, чем она взяла?.. А-а, этим развратным, бесстыдным платьем!» — в ярости прикусила губу, ничем больше не выдав своих чувств, ни одним мускулом; внимательно рассматривала все складки, швы, изгибы роковой одежды.
Утром, вооружившись ножницами, ринулась кромсать любимое вечернее платье; упивалась звуком швейной машинки. С работой справилась быстро и вновь заняла боевой пост у зеркала, повторяла скопированные жесты, интонации, взгляды, доводила до автоматизма.
«Сегодня или никогда!» — подумала она и прошла к столу, всё так же сервированному к обеду на двоих и заняла место Марии — «И пусть попробует согнать меня отсюда!»
Муж пришёл через несколько минут после неё:
— Ты уже здесь?!
Мелькнула мысль: «Они не вместе, она куда-то ушла, для него сейчас я — она!»
— Да! — она была уверена: сделала всё, как надо, как та, но он поскучнел, помрачнел и невидяще уставился в тарелку, слепоглухонемой, а она говорила, роняя слова в пустоту дома:
— Посмотри, я такая же, как она, я люблю тебя, скажи мне хоть что-нибудь! Хотя бы одно слово!
Паутина тишины, сотканная из нитей безразличия, была ответом и порвалась появлением Марии из ванной:
— Вот и я!
Его лицо заиграло всеми оттенками радости.
«Как он почти сразу догадался? Мы же абсолютно похожи!» — она была подавлена, растеряна, глотала готовые хлынуть неудержимым потоком истеричные слёзы; жизнь теряла смысл; как прошёл обед не помнила; так и осталась на месте недвижимой статуей, одинокой, нелюбимой…
— Мне знакомо ваше состояние, — подошла Мария, заговорив с ней впервые за много дней (недель, месяцев, лет?), — вам лучше уехать. Он любит только меня и всегда отличит подделку. Уезжайте — автострада на восток отсюда, примерно, в двух часах ходьбы. Вернётесь в город и у вас всё будет хорошо.
— Да. Я уйду! — схватилась за соломинку: он бросится в лес на поиски, узнав, что она одна в лесу.
Медленно облачилась в пальто и шагнула за порог, в предвечерний лес, навстречу судьбе.
Она брела по лесной дороге, прочь от дома, не зная куда приведёт её это путешествие, не зная будущего; его у неё не было, было прошлое, неотступной тенью следовавшее за ней, сетью воспоминаний затуманивая ум. Она шла и шла в поисках автострады и, когда уже поняла, что заблудилась и вечерняя тьма окутала лес, впереди показались светящиеся окна чужого дома…
Дверь ей открыла женщина, смутно кого-то напоминающая, выплывшая из старого забытого сна; обстановка дома была знакома, будила чувства; убитая птица теребила память; она видела и сомневалась, чувствовала и не верила; странно, растерянно улыбалась:
— Зовите меня Мария.
Механически повторяла всё когда-то виденное, слышанное; играла чужую роль из чужой жизни, пробираясь через вязкую патоку невозможности происходящего…
— У нас гости?! Что же ты сразу не сказала!
Знакомый любимый голос пробудил, окунул в водоворот реальности и, едва не захлебнувшись в нём, жалея себя прежнюю и понимая необходимость будущих поступков, превратилась в приблудную суку:
— Известный романист, портреты которого обошли весь мир, миллионные тиражи…
Его глаза засияли и она вполне успокоилась.
А после ухода той, незаметной серой мышки, роман был дописан, октябрь сменился ноябрём, принёсшим новую тонну писательской славы, жизнь заблистала всеми гранями. В общем, всё шло превосходно, но иногда она задавала себе вопрос: «А что, если та, прежняя, ушедшая в октябрьский вечер, не вернулась домой, заблудилась в лесу и где-то на таинственном недостижимом витке времени, двое людей всё дальше и дальше отстраняются друг от друга, теряют любовь… Что станет с ними, любящими, ненавидящими, боящимися? Так и будут пребывать в закутке времени, в бесконечном ожидании ноября?» — но тут же успокаивалась — «У меня же всё хорошо, значит, и у них всё изменится к лучшему».
А прежние женщины всё идут и идут по позднеоктябрьским дорогам, роняя, в вечернем лунном свете, на опавшую листву хрусталинки слёз…

• lj_itemid: 21
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/5577.html