Эпос нового времени

ЭПОС НОВОГО ВРЕМЕНИ

БИТВА ПИСАТЕЛЯ С МУХОЙ,
ЗЛОВРЕДИНОЙ ЧЁРНОЙ

Писателя Лютова тварь шестиногая злобно кусала, на носу его римском расположившись удобно, после же, нервной рукой удалённая с трона, слетела она и по глади бумажной на лапках-коньках заскользила меж точек и слов, истечению мыслей пиита мешая, Лютов будто издёвку над мыслей учуяв, дланью тяжёлой грубо по стопке бумаги ударил, давая понять оппоненту: «Диспут закончен!». И, медленно руку подъяв, облизнул плотоядные жадные губы: критика гибель желал сей же час он увидеть, но сего не случилось — вражья кровь бумажные мысли не запятнала ни каплей. Угрюмо вздохнув, cмежив тяжёлые веки, Лютов мечтам в душевной истоме отдался… Но, только перо по листу застрочило, тихим шорохом вторя писателя грёзам, его сновиденьям, зудно над гения ухом вдруг зажужжало, и муха, подобно орлу, что титану в горах выклёвывал печень, в правую мочку жалом копьеподобным въязвилась! Лютов взорал и злато пера (на бессмертную повесть!) океанскую кляксу ночи черней из себя источило; мощным ударом Лютов Андрей сотряс себе скулу и шею, синебагровый подтёк по месту удара сразу расплылся. Вскрякнув с досады, Андрей уставился в skriptum и темноте ужаснулся, в строках царившей; грязно, как смерд он ругнулся, и, чуть не плача, девственный лист тряскими пальцами вынул, ручку из склянки заправил и быстро забегал, дочь Аполлона себе призывая на помощь, раз пятьдесят вкруг стола обошедши, на рабочее место вернулся cпокойным.
Не успело перо и буковку вывесть, вздрогнул он, как бандюга великоужасный на электрическом стуле казнимый, от щебетанья назойливой мухи, и сразу утихло оно, тишина гробовая настала. Низко писатель седую главу опустил, пальцами крепко сжимая волшебный цилиндр; на грани стола врагиню свою заприметил, дразнясь острым жалом, ехидненько трущую лапки. На спинку стула Лютов Андрей отвалился, устало глаза прикрывая нервно дрожжащей рукою.
Как тварь эта смела в кабинет сей проникнуть? Ведь дубовая прочная дверь и оконные тяжкие ставни были закрыты с утра и, вошедши сюда, Лютов сам мухобойню устроил, свёртыш газеты орудием смерти избравши. От зоркого ока его и тяжёлой руки, милости ждать не пришлось гадким мразям; после углы все проверил, обшарил; полон блаженством, затем он ужался к столу. Много часов никто не мешал, не тревожил, песен ворчливых жужжащих не пел. Что же теперь?
Мстительным блеском вспыхнули лютовы очи, к орудию смерти рука потянулась, но муха, со скоростью света, (поганка!) перепорхнула на фикус цветущий. Час битый Андрей за чертовкой гонялся, чудеса эквилибра порой вытворял, запыхавшись, упав на диванную кожу, гром оваций приял от сидевшей на люстре проклятой богом злобной поклонницы чёрной. Прочь Лютов отбросил остов мухобойки (без толку в клочья её измохнатил), в гневе тапочек снявши с красивой ноги, разъярённый, кинулся он на врагиню, трясителю неба Зевесу подобный! И вновь поединок ничьёй завершился, а можно и так: муха выиграла бой, ибо вертлявость ей жизнь сохранила. Обессилев, рухнул Лютов слоном на диван и, отрешенно, гордые очи рукою своею усталой уныло прикрыл… Шорох лёгкий от дрёмы его пробудил и, размежив глазницы свои, он муху сверхчеловечьих размеров увидел, что сидела на месте исконном его за столом, что-то ручкой писала его на его же, купленной им же бумаге! Тапок, взъярившись, метко метнул он в неё, прицелясь в межкрылье, но гадкий сей монстр роем мушиным в тот же миг обратился и, насекомясь, расползся по полу; тапок другой в руке воздымая и босый, Андрей озверевший метнулся к врагу, кровянкою мух всё окрест украшая…
Лютов Андрей вновь за столом воцарился; мухин листок, со сладострастьем скуёжив, в недра бумажной корзины отправил и, опьянённый желанной победы вином, застрочил он свою гениальную повесть. До полуночного часа так просидел; после, давая себе передышку, он решил перечесть и ужаснулся листам, что написаны были за вечер: слово «муха» склонялось во всех падежах и множество слов от неё производных — «мухиность», «мушиность», «мухлявость», «мухистость»… Он зажмурил глаза и резко открыл их — нет, наважденье осталось на месте; Андрей вынул те, что прежде утром писал, там то же: «мухиная мухость», «мухостая мха» и остальное — всё муходрянь, и вся мухорвань перепутала стройных изящество фраз.
И та же муха на столе изгалялась, строила рожи, чёрные тонкие ножки в кукиш сложить умудрялась, нахалка!
«Нет, не проймёшь!» — подумал писатель и, не смотря на её мухосучьи дразнилки и разбитные мухонаглые пляски, рассыпал по бумаге бесценные перлы, но «муха» рука неустанно писала, наважденье осталось, — «Что же случилось?!» — и бредовая мысль в голове поселилась: «А вдруг я не гений, а мухомарака?!»
Руконервно причёску резко поправил, в задумчивость впал, стекляннообличный. Настольную жёлтую лампу зажёг, яркий свет Андрей загасил потолочный; забравшись на стул, люстру обрушил большую — по полу звяком она раскатилась; после, помочи к крюку он приладил, голову в петлю бесстрашно просунул и, резвивым движеньем, выкинул стул из под ног; марионеткой задёргалось тело. Муха, нацелясь, взлетела стрелою на нос и хоботок свой в него погрузила, топтала ногами и снова, и снова безжалостным жалом римский коверкала нос. Это было последнее Лютова чувство; он жить возжелал: ярою жгучею местью всем мухам на свете душа полыхала…
После ж, когда закачался он трупом, довольная муха слетела с него, через замочную прорезь изникнув, скрылась в пространстве тёмного дома ночного.
Через день чернорамный некролог в газете: «Закончив блестящую новую повесть, Лютов смертью поставил последнюю точку.»

• lj_itemid: 20
• lj_permalink: http://ravik-06.livejournal.com/5236.html